Над пропастью по лезвию меча - Страница 5

— Не откуда у меня рогам взяться, не женатый, я! — громко, четко, как, и положено по уставу отвечаю я, и осторожно интересуюсь, — А Вы товарищ майор?

— Пошел, вон! — ревом заканчивает, оперу особист.

Всю роту так таскали, и офицеров тоже. Только пели мы одну песню, ротную строевую песню, ничего не знаем, ничего не видели, деньги зрим только в день получения денежного довольствия. Стукачей у нас роте не было. Затесался, в порядке перевода, и к нам один «козлик», да быстро, на первой же операции, съели его серые волки.

— Прав Мюллер! Надо было кончить их всех! — запечалился после беседы с особистом ротный, — А теперь в Кабул на допрос вызывают, всю душеньку из меня вытянут.

Мы всей ротой, душе его сочувствовали и правоту Мюллера признавали.

После допросов в штабе сороковой армии, и своего возвращения, капитан нас участников той операции собрал, и предупредил, — Запомните, не было ни какой операции, никакого отряда, и никаких пленных. Всем все ясно?

Ясно, куда уж яснее.

— Товарищ капитан! А что в штабе армии было? — это Мюллер, общий интерес озвучил.

— Дело прекращено, допросов больше не будет, а среди особистов, тоже отличные ребята попадаются. От нас одно требуют, запомнить, что ничего не было.

Не было, так не было, много чего в нашей службе, на той войне, было такого, про что принято говорить: «Ничего не было».

Ушло воспоминание. Пропал наш бригадный палаточный городок, и мои товарищи по роте. Пока война, пока Афган! Прощай, до очередного осколка воспоминания, что иной раз тревожит мою память.

Рядом за столом коллеги — преподаватели выпивают и закусывают, в зале танцуют, болтают о работе, о семьях, о деньгах. Жизнь. Нормальная человеческая жизнь. Хоть и не такая, о которой мечтал в Афгане, но тоже ничего, жить можно. Слава Богу, что нет в ней крови, убитых в скоротечном бою людей, активных допросов. Нет. Нет и человека готового предать всё и всех, ради возможности дышать и жрать.

И только мы, среди веселящихся людей, мы навсегда отравленные той войной, пьем водку, и вспоминаем, что ничего не было.

— Я рапорт вашего ротного читал и, все протоколы допросов, а ты ничего на допросах держался, молодец, — хвалит меня чекист, — только если бы тебя кололи по настоящему, тебе бы не до шуток было.

— Как знать, — отвечаю, — не такие уж вы и грозные, — и интересуюсь, — А что с тем пленным было? Чего такой хай подняли? Или это, до сих пор военная тайна.

— Уже нет, война то давно закончилась. После того как твой «крестник» всех сдал, его завербовали. И обратно в Пакистан отправили, легенду соответствующую придумали. По деньгам вас знаешь, почему трясли?

— Ну?

— Баранки гну! Боялись, что всплывут они, а на той стороне, узнают, что деньги к советским солдатам попали, а значит, «крестник» твой в плену побывал. Вот вас и трясли. Ротный ваш молодец, все правильно сделал, доллары и чеки сжег, движение рублей в Союзе отследить невозможно, а банкноты — афганей у них не переписанные были. Вот вас трогать и перестали. Решили у нас, за такой «подарок», спустить дело на тормозах.

— А, что потом с «френдом» стало?

— Дальше им разведка занималась. Деталей не знаю. Только когда его провал анализировали, меня опять, по линии контрразведки привлекли. Он освещал действия иностранной агентуры, в Афганистане. Потом по провалам в агентурной сети, тамошние контрразведчики вычислили его. Для обычного суда доказательств не было, но специалистам все ясно было. Вот его без суда в Пакистане в расход и спустили, а его родственникам за океаном сообщили, что погиб в результате несчастного случая. В разведке это обычное дело.

— Он так жить хотел, но от судьбы не уйдешь, достала его смерть, — припомнил я бледного трясущегося от страха человека.

— Она каждого из нас в свое время достанет, важно знать с каким грузом ты туда пойдешь, — чекист поднял стакан до краев налитый водкой и, предложил, — Давай еще по одной, за «дела давно минувших дней».

Вот так мы и подружились. Приятель мой кроме общего для нас воспоминания, про службу особенно не рассказывал, только заметил, что был оперативным работником — контрразведчиком.

Глава 2

— Уф! Какая жарища! Попей пивка холодненького, — предложил мне приятель, вернувшись из бара и выставив на столик бутылки с холодным, запотевшим, пивом.

— Лучший напиток в жару, это горячий чай, желательно зеленый, — машинально заметил я, и без перерыва продолжил прерванный разговор, — Я не верю, что он, — я похлопал по обложке книги, — был иностранцем и разведчиком. Можно прекрасно изучить язык, свободно на нем говорить, но так великолепно писать повести и рассказы на русском языке, иностранец не в состоянии.

— Ты почти дословно повторяешь слова моего первого начальника, — засмеялся приятель, отхлебывая пива, — он тоже не поверил, что твой подзащитный иностранец. Только наши эксперты установили, что тексты написаны не уроженцем России, а иностранцем. Что касается того, что может, не может, то английский писатель Джозеф Конрад, был поляком, родился в Польше, в детстве жил в Российской империи, а книжки сочинял на английском языке и очень неплохо у него получалось. Пушкин, Лермонтов, Толстой свободно писали стихи и прозу на французском языке. Экспертная группа, составленная из филологов и психологов, дала однозначное заключение. Стиль мышления, метод и логика изложения, принадлежит человеку англосаксонской культуры.

— И вы, основываясь на этой спорной экспертизе, туфте, проще говоря, установили, что он, шпион? Это же ерунда!